Над Сталинградом больше не клубился дым от горящих домов, не слышно было разрывов бомб, пулеметных очередей, трескотни автоматов, рева немецких пикирующих бомбардировщиков. Тишину нарушал только монотонный шум плывущего парохода.
Молча смотрели на руины возвращавшиеся к своим пепелищам люди. Ехали домой, а где эти дома? Где жить тем, кто уцелел в сталинградском аду? Все здесь нужно было начинать сначала. Прежде чем создавать новый город, предстояло убрать то, что наворочала на месте старого война.
— По назначению едешь иль с командировки? — послышался рядом дребезжащий голос.
Сергеев обернулся. Смотрел на него старик в военной фуражке со следом на околыше от звездочки, на плечах — вылинявшая гимнастерка то ли сына, может быть, внука. Видно было, что старик тоже хлебнул военного лиха по самые ноздри. Не удивили Сергеева и его увлажненные от волнения глаза.
— Я вот из эвакуации, — сказал старик. — Хоть и разбито тут все, а тянет в родные места…
Пароход причалил. Попрощавшись, дед зашагал по трапу, а Сергеев пока не спешил сходить на пристань.
Знакомые места всколыхнули в памяти пережитое. Вон там, правее, выбили немцев из пивзавода. На привокзальной площади приняли боевое крещение с Павлом Петровичем Комовым, где его тяжело ранило. Здесь были маршруты Маши Гринько, а внизу, у самой Волги, жила переправа, рядом с которой в перевязочной столько дней и ночей отстояла у операционного стола Вера, а на самой переправе дни и ночи работали девчата-медсестры, спасая раненых.
Спустившись на берег, Сергеев остановился у штольни, где и теперь была их казарма, открыл дверь. Первым встретил его теперь уже старший лейтенант Фалинов.
— О! Кто пришел! Поздравляю, товарищ капитан! С возвращением! Как самочувствие?
— Спасибо, в норме. Где наши, товарищ старший лейтенант?
— Смотря какие «наши»… Если самые близкие, желанные, то они здесь…
Отстранившись, Фалинов пропустил вперед входившую в комнату Веру…
…Отгремели бои, закончилась Победой Великая Отечественная война…
На столе в кабинете Сергеева зазвонил телефон.
— Это я, — раздался в трубке родной голос. — Немного запаздываю, вызвал Комов.
— Буду ждать. Если есть время, предлагаю пройтись к Волге.
— С удовольствием…
Разговор этот состоялся в конце рабочей недели, а выходной было решено посвятить переезду на новую квартиру — началу устройства новой жизни.
Глядя на возвышавшиеся повсюду над руинами подъемные строительные краны, Сергеев проговорил:
— Не дожила Оля до этого дня…
Вера взяла Сергеева за руку. Что она могла ему ответить? Как выразить сочувствие? Десятки тысяч сталинградцев легли в эту святую землю, но от такого сознания каждому, утратившему своих близких, было не легче…
Из Сибири вот-вот приедут мать и сестра Глеба, семья пополнится. Предстояло еще найти жилье для родителей Веры.
Дома их ждал сюрприз: у соседей сидели Николай Рындин и Маша Гринько. На гимнастерках обоих орден Отечественной войны, у Николая еще и орден Красной Звезды, несколько медалей, среди которых поблескивала одна из самых почетных — «За отвагу».
— Маша! Николай! Какими судьбами? — воскликнул Сергеев. — Вот уж не ожидали!..
— Молитвами Павла Петровича Комова — ваши соседи. Решили навестить, — ответил Николай.
— И не только за этим, — добавила Маша. — Поделиться радостью: по ходатайству командира части, где служит Коля сверхсрочно, Верховный суд отменил приговор…
— Я думаю, — сказал Сергеев, обращаясь к Николаю, — ты сам его отменил в тот день, когда пошел на фронт… Что ж мы тут стоим? Раз у нас новоселье, прямо сейчас приглашаем к себе…
МЕРТВАЯ ЗОНА
Глава 1
ПРИНЦИП НЕСОВМЕСТИМОСТИ
Привычно козырнув, Воронцов подошел к столу. Колючие глазки капитана некоторое время оценивающе рассматривали его, затем Гребенюк отвел взгляд, хриплым от усталости голосом сказал:
— Садись, замполит, не маячь. Получено «цэу»: к нам едет начальник политотдела подполковник Аверьянов проверять самодеятельность.
Воронцов молча воззрился на капитана.
— Да! Да! Да! — с раздражением подтвердил Гребенюк. — Не то, как на заставе солдаты службу несут, а то, как они танцуют и поют!
От возмущения «старый пограничный волк» — так именовал себя Гребенюк — раздул ноздри, с шумом выдохнул воздух.
— Какая самодеятельность, товарищ капитан! — попробовал возразить ему Воронцов. — Сами знаете, люди из наряда в наряд, службу несем двойной тягой…
Гребенюк грозно сдвинул брови:
— Какая такая двойная тяга? Кто тебе эту глупость сказал? Служим как положено! Если у тебя, у меня, у Друзя соль между лопатками выступает, на то она и служба! Потому и застава наша Муртомаа, в отряде не на последнем счету!
— Службу и проверяли бы, — заметил Воронцов.
Гребенюк промолчал, разложил на столе по законам симметрии ручку, карандаш, пресс-папье, журнал службы, что означало основательную подготовку к внушению, назидательно изрек:
— У кого что проверять, без нас с тобой знают. Начальник политотдела сказал: «Чтоб была самодеятельность», — значит, она должна быть! И ты, замполит, за это отвечаешь!
Нелепость внушения была очевидна и самому Гребенюку. Какая тут, к черту, самодеятельность, когда сам он, как начальник заставы, зажат в тисках особенностями своего участка: чуть только появится какой-нибудь импульс на экране РЛС — радиолокационной станции, капитан посылает на проверку не один, а два наряда навстречу друг другу, чтобы с двух сторон перекрыть, как он говорил, «болячку заставы» — мертвую зону.
— Раздумывать нечего, — глядя на Воронцова исподлобья, сказал Гребенюк. — Задача тебе поставлена конкретно, значит, конкретно ее и выполняй!
— Но я не знаю, где брать артистов, — честно признался Воронцов. — Полгода уже служу у вас на заставе, о самодеятельности за это время никто и не заикался.
— Вот и плохо, что не заикался! — с раздражением воскликнул Гребенюк. — А только на репетиции тебе ни одного солдата не дам!
— Ну так как же так, товарищ капитан? Без репетиции какой концерт?
— Некогда репетировать!
— Но ведь так же не делают!
— Не можешь организовать — сам сделаю!.. Дежурный!..
Вошел старший сержант Таиров, начальник пункта технического наблюдения — ПТН, которого не слишком жаловал Гребенюк только за то, что не испытывал доверия к радиолокационной станции: на экране импульсов понасыпано, как светляков ночью по кустам, и поди узнай по ним, что на участке делается. Как раз из-за того, что ПТН стоял на высоком берегу, под обрывом, и создавалась мертвая зона. И хоть Таиров в этом не был виноват, Гребенюк свою неприязнь к обрыву частично переносил и на него.
Таиров, с монгольским лицом, войдя, доложил, что прибыл, остановился у порога.
Капитан достал список личного состава, медленно провел пальцем сверху вниз.
— Гарбуза ко мне, Шинкарева и Кондратенко… Еще Макарушина. Всех четверых срочно в канцелярию… Позовешь лейтенанта Друзя, он на полосе препятствий занятия проводит.
Всем своим видом капитан словно бы говорил замполиту: «Учись, салага! Сейчас я тебе покажу, как надо работать!»
Воронцов обиженно наблюдал за его действиями и не очень-то лестно думал о капитане. Он и без Гребенюка знал, как готовить концерт самодеятельности, но попробуй все организуй всего лишь за сутки, если на заставе Муртомаа чуть ли не годами о песнях и не помышляли.
Не прошло и трех минут, как вызванные солдаты предстали пред ясные очи Гребенюка. Выстроившись на том месте, где наряды обычно выслушивают инструктаж, все четверо ждали, что скажет начальник заставы.