«Теперь уже и шпионы о диверсантами стали „нашим делом“», — подумал Сергеев, но возражать не стал: грани между обязанностями ведомств Мещерякова и Сергеева в военное время во многом стирались, во многом совпадали. Гайворонский, как змея после линьки, оставил свою шкуру, сам исчез, искать его надо общими усилиями. Только попробуй найди… Едва ли он в этом районе рискнет выйти в эфир, да и в других районах не так просто будет его обнаружить при таком недостатке радиопеленгаторов, столь необходимых на вплотную придвинувшемся фронте.

Версия, что Гайворонский спрятал рацию в Мокрой балке, казалась Сергееву сомнительной: в воде не спрячешь — родник всего лишь небольшая лужица под железной трубой, торчащей из горы, точнее, из склона оврага. Из трубы струйкой течет вода. Зарыть рацию в землю у Гайворонского не было времени, да и не станет он это делать: собака тут же найдет. Если и это место засыплет табаком, поведение ищейки укажет, что здесь что-то спрятано. Главное для Гайворонского — связь его с центром, поэтому рацию он никому не доверит и нигде не оставит. Само собой, что такой руководитель диверсионной группы должен владеть не только оружием, подрывным делом, но и радиообменом…

К вечеру того же дня силами истребительного батальона майора Джегурды прочесали всю местность, переловили по одному и группами дезертиров, скрывавшихся в степи, человек около двадцати взяли с оружием, отправили в Сталинград для проведения следствия. Гайворонский как сквозь землю провалился.

Когда вернулись в правление колхоза, рядом с которым размещалось и районное отделение милиции, Мещеряков пригласил Сергеева в отдельную комнату и без предисловий спросил:

— Вы не один день и не один год знаете убитого в степи Беспалько-Хрыча. Ваше мнение: его связь с диверсионной группой носит случайный характер, или Хрыч — постоянный связной действующего в области резидента?

— По идее, — ответил Сергеев, — возможен любой вариант. Для таких, как Хрыч или Саломаха, очередное преступление мало что добавит к уже совершенным деяниям в смысле определения меры: дойдет до суда — и по совокупности определят самое строгое наказание, вплоть до «вышки». Однако, зная психологию уголовников, могу поделиться собственными наблюдениями и выводами… Эта братия отлично разбирается в уголовном кодексе и в принципе предпочитает с политикой не связываться. Почему? Да потому, что постоянная связь с резидентом, если он есть, а в военное время конечно же должен быть, рано или поздно будет обнаружена, так как за политическое преступление, измену Родине, искать будут с большей настойчивостью, чем за уголовное…

— Что ж, пожалуй, логично.

— Если и соглашаются на какие-то услуги, — продолжал Сергеев, — вроде как встретить парашютистов или передать сведения, предпочитают разовые задания с немедленной выплатой гонорара, а на длительную идейную борьбу с соблюдением конспирации, тем более на самопожертвование ради верности «долгу», такие просто неспособны.

— Вы хотите сказать, поскольку уголовники народ шкурный, идейная борьба и постоянная работа на резидента таким, как Хрыч, ни к чему, поэтому они и предпочитают разовые задания, с тем чтобы в дальнейшем с заказчиком по возможности и не встречаться?

— Думаю, что такой вариант ближе к истине.

— Тогда каким образом и через кого неизвестный «шеф» Хрыча получил информацию, где, когда и кого надо встречать в степи в виде парашютного десанта? К тому же еще и подготовить диверсионной группе информацию?

— Ответ на ваш вопрос лежит, по-моему, на поверхности, — ответил Сергеев. — С первых дней войны на Сталинград обрушился такой наплыв эвакуированных, что посланец от самого начальника гитлеровской разведшколы может ехать в любой город Советского Союза и без затруднений перейти линию фронта там, где это будет ему удобно.

— Тоже верно. Однако лишнее промежуточное звено едва ли целесообразно. Логичнее искать связного среди тех, кто одинаково хорошо владеет и немецким, и русским языком…

— Я с вами согласен, — сказал Сергеев, сразу догадавшись, в чей огород камешки. — Такое тоже не исключено, однако любая версия требует подтверждения фактами.

Мещеряков промолчал, а Сергеев подумал: «А что я сам знаю о Николае Рындине? Только то, что тот о себе рассказывает?»

В город Сергеев возвращался с тягостным чувством неудовлетворенности от провала операции, хотя и переловили сбежавших из эшелона новобранцев, задержали парашютистов, которые, кстати сказать, сами сдались. Эти «успехи» не перекрывали исчезновения главаря группы: рация у него, часть взрывчатки — тоже. Пока не поймают, наделает немало бед… Как свое собственное, ощущал Сергеев горе, придавившее родных и близких Георгиевского кавалера Трофима Крюкова, погибшего в неравной схватке с матерым диверсантом.

В эти минуты Сергеев еще не знал, какая страшная беда уже завтра постигнет Сталинград, какое чудовищное несчастье свалится на всех жителей и защитников родного города.

Глава 12

ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕ АВГУСТА

Утро этого рокового дня отсчитывало последние часы и минуты жизни сотен тысяч сталинградцев.

Ночью Сергеев патрулировал улицы, прилегающие к вокзалу, а после дежурства, прежде чем идти домой, как обычно, зашел в управление, где встретился с начальником уголовного розыска Комовым. Павел Петрович все уже знал о вчерашних событиях и не меньше Сергеева был озадачен исчезновением Гайворонского. Вместе с тем выглядел так, как будто у него наконец-то состоялось решение, которое давно его тяготило.

Сергеев спросил:

— Что нового?

— Отправил своих теплоходом по Волге, — ответил Комов. — Жена не хотела уезжать, насилу уговорил. Кстати, напрасно твоя сестра отказалась ехать.

— Не раз говорил ей. Отвечает, не хочет меня одного оставлять, — сказал Сергеев. — Работает, как и мы, с утра до ночи, помогает с эвакуацией на переправе.

— Не будь у меня малых ребят, я бы тоже оставил в городе жену, — признался Комов. — Да уж больно опасно стало у нас.

Сергеев видел, что Павел Петрович все еще под впечатлением расставания с близкими.

На пристань они едва не опоздали; когда туда прибыли, погрузка на теплоход заканчивалась: уже перенесли всех тяжелораненых, палубы заполняли эвакуированные — яблоку негде было упасть.

Детей и жену Комова, Антонину, поместить в каюту не удалось, плыть им предстояло до Куйбышева, а это значило — ночевать придется под открытым небом. Но что делать? Оставаться в Сталинграде нельзя, плыть надо…

— Капитан сказал, — пояснил Комов, — на борту без малого семьсот человек, теплоход перегружен. Только бы до Камышина проскочить, а там уже будет не так опасно… Тоня тут опять за свое: «Может быть, лучше было в Ленинск? Были бы поближе к тебе…» А далеко ли от Сталинграда до Ленинска? В Куйбышеве мать, она и за ребятами присмотрит… Когда поцеловал на прощанье жену и детей, было такое чувство, что больше не увидимся…

— Зря говоришь, Павел Петрович, — возразил Сергеев. — На тебя не похоже…

Сам подумал: кто знает, сколько еще продлится война? Придется ли ему самому увидеть мать и сестру Клавдию? Что ждет его самого, Олю и Веру в осажденном городе?..

О том, что произошло с теплоходом «Иосиф Сталин», Сергеев узнал позже из рассказов немногих оставшихся в живых очевидцев.

В этот роковой день, двадцать третьего августа, немцы прорвали нашу оборону и вышли к правому берегу в районе поселка Рынок. Теплоход с эвакуированными держался ближе к левому берегу. На палубе большими полотнищами кумача был выложен красный крест. Белые флаги с красными крестами развевались на мачте и на корме корабля. Но и капитан, и пассажиры с опаской поглядывали на небо: не появятся ли фашистские самолеты? Вдруг с палубы раздался крик:

— Немцы на берегу!

В ту же минуту прогремел орудийный выстрел, над теплоходом со свистом пронесся снаряд, второй снаряд разорвался на корме «Иосифа Сталина», третий снес капитанский мостик.

Вспыхнул пожар. Над Волгой понеслись крики о помощи. Началась паника.